Фотожурналисту Павлу Волкову 33 года, он уехал из родного Нижнего Тагила 9 лет назад и сделал себе имя. Фотографировал для ведущих СМИ Москвы и Санкт-Петербурга, преподавал фотодело, является амбассадором марки Canon, много раз становился призёром и лауреатом престижных международных фотоконкурсов. В октябре 2020 года мы увидели фотографии Павла из Нагорного Карабаха в «Новой газете» и решили спросить: зачем человек с успешной карьерой отправился в эпицентр вооружённого конфликта Армении и Азербайджана?
Мы не можем опубликовать фотографии Павла Волкова, сделанные специально для «Новой газеты», поэтому рекомендуем вам посмотреть их здесь, не пропустить вот эти жуткие снимки и прочитать репортаж Ильи Азара из Степанакерта и из Шуши и Лачина.
— Расскажи, что самое страшное ты увидел в этой командировке?
— Как ни странно, но самым страшным было как раз то, чего я не видел. Это абсолютно новая война, непохожая на все предыдущие. То есть всё, что мы до этого знали про войны, можно забыть. Это новая, современная война, она ведётся современным оружием, которое ужаснее, чем было раньше. Даже люди из Карабаха говорили, что они пережили много войн и всегда самой страшной была установка «Град». А сейчас по ним долбят беспилотники и системы залпового огня с большой дальностью поражения. Они без проблем могут прострелить любое пространство, не нужно даже людей подводить. Мы общались с ополченцами, и они говорят, что, будь их хоть тысяча человек, они ничего не смогут сделать с автоматами против одного дрона, который прилетит и разбомбит всё к чёртовой матери. Поэтому самое страшное — это момент неожиданности и то, что ты ничего не видишь и не понимаешь. Можно идти по городу — и с ровного места начинался обстрел, и ты даже не видишь, откуда что летит, а только слышишь по факту. И это было самое страшное, что не понимаешь, куда бежать и когда бежать. Я считаю, что это даже психологический момент: если ты видишь противника, он всё равно человек, с человеком всегда можно договориться. Хотя бы кому-то можно объяснить, что ты журналист, ты не враг и тебя не стоит убивать. Сдаться в плен даже, не знаю, но всё равно ты останешься живой. А с техникой, ракетами, дронами договориться нельзя. И это страшно.
— Почему и как ты вообще оказался в Нагорном Карабахе? На кого работал? Сколько времени там провёл?
— Я недавно уволился из газеты и стал фрилансером. И всё получилось очень неожиданно. Мне позвонили вечером и спросили: «Едешь на войну?» Я сказал: «Еду». И буквально с утра вылетел. Я даже, если честно, не знаю, сколько мне заплатят. Просто в тот момент для меня это было не очень важно. Конечно, готовился я наспех и сделал несколько ошибок: не взял с собой бронежилет и каску. Так делать категорически нельзя! Не повторяйте за мной! Но, слава богу, я живой и уже в Москве. Снимал для «Новой газеты». Мы были там 9 дней. Все 9 дней в таком напряжении. Мы старались поездить по разным местам, не сидели только в Степанакерте. Мы ездили в город Шуши, пытались попасть в госпиталь в Горисе, разговаривали с беженцами там. Побывали в Ереване. Снимали добровольцев и пункты сбора гуманитарной помощи.
— Ты не в первый раз едешь в горячую точку, и мы с тобой делали два интервью в 2014 году о поездках в Украину. Да, это твоя работа, но ведь всегда можно отказаться от такой опасной командировки. Почему всё-таки соглашаешься?
— Я думал об этом, пока летел в самолёте. В 2014 году, когда я ездил на Майдан и в Донецк, у меня были ответы на эти вопросы, причём такие немного пафосные. А сейчас мир перестал делиться для меня на чёрное и белое, он начал приобретать разные оттенки и полутона. На самом деле, у меня нет ответа, почему я там оказался. Но раз оказался, значит, так и должно быть. Вообще я считаю, что если ты берёшь в руки камеру и называешь себя фотожурналистом, то ты берёшь и большую ответственность на себя. Это ответственность в первую очередь перед теми людьми, которые неделями сидят там в подвалах и не выходят из них. Перед этими бабушками и женщинами, которые ни в чём не виноваты. Потому что они постоянно находятся под обстрелом, у них нет электричества, они сидят в темноте и у них заканчивается еда. Я считаю, что обязан показать их миру, обязан показать, что происходит.
— У себя в Instagram ты написал: «Кажется, начал забывать, что такое настоящая журналистика». Расскажи, что это значит.
— Про настоящую журналистику я имел в виду, что сейчас я понял: то, что мы делаем, нужно. Оно нужно в первую очередь вот этим людям, которые сидят в подвале под обстрелами. Я понимаю, конечно, что конкретно мои фотографии мало на что могут повлиять, но я знаю, что, когда нас много, когда много видео, фотографий и текста оттуда, мы показываем эту картину миру. И что, возможно, что-то на Земле изменится к лучшему. И что люди поймут, что надо наконец перестать убивать беззащитных и невиновных людей. Я верю в это искренне. Я, наверное, такой идеалист. Вот это и есть настоящая журналистика, которая несёт в себе весь гуманистический смысл. Это и есть настоящая журналистика, которая требует от тебя максимальной отдачи. Ты готов идти на какие-то жертвы и понимаешь весь риск и всю опасность происходящего, но продолжаешь идти и делать это.
— На журфаке меня учили, что журналист всегда должен оставаться наблюдателем, в любой ситуации. Но вы с Азаром перевозили куда-то мирных жителей. Расскажи, что это за случай? И порассуждай со мной об этике: правильно ли, что вы вмешались в ход событий и стали заинтересованными участниками?
— Честно говоря, я себя наблюдателем не считаю. Я выполняю свою работу, и она имеет конкретную цель — гуманизм и какое-то изменение ситуации. Это и есть вмешательство, и я не считаю себя посторонним. Наоборот, я часть этой истории, часть этого конфликта, хоть я и журналист. Но журналист — это всегда важная фигура в таких местах. Да, нас попросили перевезти беженцев, когда мы возвращались в безопасное место в Армении. Мы согласились. И если бы наша машина позволяла взять больше людей — мы бы взяли. И если бы я мог помочь этим людям чем-то ещё, кроме своей работы, — я бы помог. Поэтому я теперь считаю, что моё присутствие там — это уже вмешательство. Раньше я говорил, что, когда ты вмешиваешься, из ранга наблюдателей ты переходишь в ранг участников. Здесь я с этим полностью согласен. Я считаю, что все журналисты, которые здесь работали, — участники этой истории. Журналист в горячей точке такой же полноценный участник, который может фотографировать и снимать, а может помогать и даже навредить. За себя я могу сказать: да, я заинтересованное лицо в этой истории, но заинтересован я в одном — чтобы на этой Земле наступил мир.
— Я помню, ты рассказывал, что в Киеве была ситуация, когда пуля просвистела совсем рядом и ты реально мог погибнуть. Здесь случалось подобное?
— Здесь было такое, когда просвистело несколько ракет «Смерч». Было такое, когда недалеко упала израильская баллистическая ракета LORA. Конечно, местами мне было очень страшно. Я не очень понимал, насколько близко идут обстрелы. И пару раз я прямо на полном серьёзе думал, что всё, хана. Я был вместе с ребятами из Эстонии, мы бегали втроём и называли себя в шутку «отряд самоубийц». С нами было всё хорошо. Мы перебежками бегали по убежищам, прятались по подвалам и гаражам, и местные иногда видели нас и кричали, куда нам бежать. Несколько раз было очень страшно, потому что боеприпасы взрывались где-то рядом. И да, несколько раз я на полном серьёзе думал, что хана.
— Работа в горячих точках как-то влияет на тебя в мирной жизни и работе? Ты по-другому подходишь к рутинным рабочим задачам?
— Конечно, это меняет мой характер. Я исследовал некоторые особенности своей психики и понял, что если я смог пережить вот это, то значит, я смогу достичь чего-то большего. Перевести это в слова мне очень сложно. Но я на многие вещи в повседневной жизни смотрю теперь легко. Где-то что-то случилось, а я говорю: «Слушайте, ну это такая ерунда по сравнению с тем, что такое настоящие проблемы». А большая часть того, что происходит, вообще не стоит того, чтобы тратить на это свои эмоции, потому что это решается очень просто. А такие вещи, как война, — это проблема человечества, целых народов. Я считаю, что это пережиток прошлого, потому что человек должен эволюционировать в лучшую сторону, а война — это устаревшая форма взаимоотношений, она должна безвозвратно уйти.
— Давай о политике. Что ты увидел изнутри? Что там происходит? И может ли этот конфликт закончиться мирно?
— О политике говорить очень сложно. Я мало увидел того, что связано с политикой. Я видел разрушения, обстрелы, мирных жителей, которые страдали, видел беженцев и ополченцев. Я не знаю, можно ли назвать это политикой. Очень сложно, даже побывав внутри, дать оценку этой ситуации, потому что линия фронта проходит дальше от города и туда не пускают. Но я разговаривал с местными жителями и ополченцами, и очень сложно прийти к какому-то общему выводу, потому что у каждого своя правда, свои теории о том, почему, зачем, как и что происходит. Когда мы приехали, нам говорили, что война закончится буквально завтра. Но обстрелы продолжаются. Другие говорили, что этот конфликт будет очень долго тлеть и азербайджанцы будут потихоньку вытеснять армян. Очень много теорий, ссылок на экспертов, и всё звучит убедительно. Лично я хочу, чтобы всё скорее закончилось и стороны сели за стол переговоров, чтобы было как можно меньше жертв среди местного населения.
Люди разные нам встречались. Ополченцы, конечно, настроены радикально, потому что это мужики, которые поехали из Еревана и других городов, чтобы воевать. Это объясняется тем, что у многих мужиков это уже третья война с Азербайджаном в их жизни. И поэтому они считают, что если сейчас конфликт заморозить, то будет и четвёртая война. И поэтому есть такое радикальное настроение. Мы ездили с таксистом — классный мужик, в конце поездки он привёз нам свои старые фотографии: война 90-го года, он там стоит со своим отрядом, он с автоматом, а перед ним «Град». И это была большая удача для нас, потому что он ничего не боялся и возил нас во всякие стрёмные места.
— Ты ещё поедешь в горячую точку или хватит?
— К сожалению, я понимаю, что войны будут происходить и в будущем. И человечество ещё не готово отказаться от них. И следующие войны будут ещё страшнее, потому что технологии развиваются. Сейчас нет ничего страшнее дронов, которые имеют колоссальные возможности, но после этой войны их будут совершенствовать и развивать, и дальше будет ещё хуже. Если у меня будет возможность снова оказаться в зоне боевых действий и помочь кому-то своей работой, я даже не буду сомневаться — однозначно поеду.
Мы записывали интервью с Павлом в тот же день, когда он вернулся в Москву, — 9 октября. Сегодня, 10 октября, в СМИ появилась информация о том, что конфликт между враждующими сторонами может закончиться. «Армения и Азербайджан, кажется, могут договориться. Во всяком случае, 10 октября с 12 часов утра в регионе действует режим прекращения огня. Также обе стороны согласились начать обмен пленными и убитыми», сообщает Baza.
