Из истории «Тагиллага». Время «больших чисток»

Две революции и Гражданская война не только принесли собой социально-экономические перемены, но и разрушили прежний уклад жизни всех слоёв населения. И, как следствие, в стране появилось большое количество людей, не сумевших принять новый общественно-политический строй или приспособиться к нему. Часть из них посвятила себя борьбе за возвращение старых ценностей, другая часть ушла в криминал. На Урале, как и во всей стране, стремительно росло число криминальных преступлений, в особенности имущественных. А начавшийся в то же время период НЭПа породил новый вид уголовных преступлений — экономических.

Нижний Тагил не был исключением: в городе процветали кражи, грабежи, убийства. В лесах под городом «гуляли» банды бывших белогвардейцев, некогда процветавших купцов, уголовников, выпущенных ещё во времена правления Временного правительства. Тагильская милиция работала сутками, стараясь хоть как-то поддерживать общественный порядок в городе. На помощь тагильским милиционерам то и дело приезжали сотрудники ОУРа из других уральских городов — Перми, Свердловска, Кунгура. В конце 20-х годов вдруг обозначилась ещё одна острая проблема: оказалось, что в Нижнем Тагиле нет мест для содержания арестованных и подследственных. Поначалу, думали выйти из положения, вспомнив о подвалах зданий под №№ 4«б» по улице Ленина и 21 по улице Карла Маркса, которые были переоборудованы под тюрьмы ещё колчаковцами. Но они мало чем помогли: содержать там можно было не более 25 человек единовременно, а за сутки в городе задерживали за различные правонарушения по 10-15 человек. Одно время приходилось содержать часть подследственных в Невьянске и возить их на допросы в Нижний Тагил. Наконец, осенью 1929 года горисполком принял решение передать под следственный изолятор одно из пустующих складских зданий в черте города. Выбор помещения затянулся почти на полтора года. Наконец, остановились на здании винных складов на улице Индустриальной. Официально здание было передано в ведение НКВД в 1931 году, когда в его помещениях уже началась перестройка.

 

Перестройка бывших винных складов в следственный изолятор продолжалась с 1931 по 1934 год. Переданное помещение имело чуть больше 356 кв. метров полезной площади и могло разместить в своих камерах не более сотни человек. Зато это было первое специализированное здание такого рода в городе – с отдельными камерами, где арестованные спали каждый на своей кровати, с медпунктом и стационарной больницей на пять коек, с библиотекой и радиофицированным «красным уголком». Следственному изолятору был выделен участок за городом, где выращивали корнеплоды, овёс и рожь. В СИЗО проводили киносеансы, лекции, выпускалась стенгазета. В штат учреждения входило 25 охранников и один дипломированный врач общей практики.

Здание СИЗО было принято специальной комиссией окружного управления НКВД в 1934 году, когда в городе уже выходила на первое место другая проблема. По всей стране шла кампания коллективизации, и параллельно с ней шли процессы раскулачивания зажиточных крестьянских хозяйств. На Урале эти процессы шли весьма активно. Так, в 1930 году решением Тагильского ОкрИКа (Окружного исполнительного комитета) были подвергнуты раскулачиванию около 300 крестьянских хозяйств. Лишённым земли, скота, домов «кулакам» предлагалось найти применение своим силам в городах. Тех, кто не смог найти работу в городе, высылали на малопригодные для сельскохозяйственных работ земли в пределах округа. Но часть из них возвращалась в города, и находила работу не на заводах, а в учреждениях торговли или обслуживания населения. Таких людей выявляли, арестовывали и, по приговору суда, отправляли уже в «настоящую» ссылку – в Сибирь, на Дальний Восток, на Северный Урал или в Казахстан. 

История Среднего Урала знает немало эпизодов кампании по «раскулачиванию». Например, надежнинский* «кулак» Николай Игнатьевич Ельцин в качестве меры наказания был направлен в Свердловск, где участвовал в строительстве промышленных предприятий, а позднее стал работать на одном из этих предприятий уже бригадиром. Его сын Борис стал руководителем свердловского Горкома партии. 

Черноисточинский «кулак» Иван Никитич Носов по всем статьям «кулаком» не был – в лучшем случае его можно было причислить к «подкулачникам» **. Но по постановлению Тагильского ОкрИКа он вместе с семьёй был выслан в Надеждинск (ныне – г. Серов), откуда вскоре негласно перебрался в Нижний Тагил, где устроился в «Торгсине» ***. Кто-то узнал Носова и сообщил об этом в городскую газету. Дальнейшая судьба Ивана Никитича сложилась куда драматичнее, чем у «кулака» Ельцина: он был лишён гражданских прав и получил три года каторги. Пострадало и всё руководство «Торгсина» — директор и его заместители были «вычищены» по 1-й категории.

«Хрущёвская оттепель» и благополучие последующих лет навсегда вытерли из народной памяти такое понятие, как «чистка». А ведь в 30-х годах ХХ века слово «чистка» не предвещало ничего хорошего.

«Чисткой» в 1920–30-х годах в СССР называли совокупность организационных мероприятий по проверке соответствия членов компартии предъявляемым к ним требованиям. Практика «чисток», да и само название, была заимствована большевиками у якобинцев, которые устраивали подобное в год своего пребывания у власти, в 1794 году. Боясь, что к правящему клану примкнуло большое число карьеристов, не исполненных соответствующих «республиканских добродетелей», и что некто из числа старых якобинцев таковые добродетели утеряло, они ввели подобие «клубного суда», где каждый должен был отчитаться перед товарищами о своей деятельности до и после революции. 

В Советской России началось всё с «партийных чисток» в июле 1921 года. Технически процесс «чистки» выглядел следующим образом. Бюро райкома, горкома или обкома ВКП (б) создавало комиссию, состоящую из числа старых, проверенных в революционной работе большевиков. На определённый день назначалось заседание комиссии, куда мог прийти любой член партийной организации или кандидат в члены ВКП(б). Проверяемый отвечал на вопросы членов комиссии, которые касались, прежде всего, социального происхождения, а также участия в революционных событиях, идеологической грамотности и морального облика партийца. Задавать вопросы имели право так же и те, кто пришёл посмотреть на «чистку» товарища.

Первые «чистки» показали следующие результаты. К весне-лету 1922 года численность партии сократилась с 732 000 человек до 410 000. Более 1/3 всех коммунистов было исключено из партии с формулировками: «за нестойкость», «как балласт», «за дискредитацию советской власти», «за пьянство», «за буржуазный образ жизни и разложение в быту», а также за религиозные убеждения, взяточничество и шантаж. Некоторые результаты «чисток» и вовсе шокировали. Так, например, в Подмосковном Совете народных депутатов было «вычищено» 22 депутата из 47, а шестеро из них оказались... «птенцами Керенского» (в феврале 1917 года по указу А. Ф. Керенского из российских тюрем было выпущено на волю более 90 тысяч человек, осуждённых за уголовные преступления. Примерно 5 тысяч из них осели в Петрограде и Москве, взорвав криминогенную ситуацию в обоих городах. С марта по август 1917-го агентами МУС (Московского уголовного сыска) и уголовной полиции Петрограда почти все они были выявлены, и зарегистрированы в особой картотеке, названной «птенцы Керенского»). Борьба за чистоту партийных рядов продолжалась и в дальнейшем. По решению XIII съезда в 1925 году на местах была проведена «чистка» партийных первичек среди членов ВКП (б) и совслужащих; а в 1926 году провели чистку деревенских партийных ячеек. Всего, в период с 1921 по 1929 года, в «чистках» на местах было «вычищено» более 260 000 человек. ЦК ВКП (б) распространяло методические материалы по проведению «чисток» в первичных парторганизациях. 

Но если в 1920-х годах «чистка» приводила только к исключению из партии (и то не всегда), то, начиная с 1930 года, в состав комиссий по «очистке» стали включать представителей НКВД и прокуратуры, которые «могли ещё глубже, ещё тщательнее разглядеть в обычном с виду человеке врага советской власти». Кроме того, «чистки» стали проходить и в советских учреждениях. Началось это после того, как Нарком внутренних дел РСФСР Владимир Толмачёв заявил на пленуме ЦК, что «многие вычищенные из партии устраиваются на работу в главки, предприятия оборонной промышленности, финансовые учреждения и, при определённых обстоятельствах, вполне могут представлять скрытую угрозу для советской власти». В стране тогда только-только закончили обсуждать «Дело промпартии», и многие советские граждане были преисполнены «революционной бдительностью». Поэтому, постановление ЦК о начале «чисток» среди совслужащих, было встречено населением, как тогда любили писать в газетах, «с пониманием». Параллельно начались «чистки» в правоохранительных органах и в армии.

В Нижнем Тагиле к вопросам «чистки партии» подошли с присущим тому времени рвением. 

С 1933 по 1938 только на ВЖР/ВРУ прошло 38 собраний, посвящённых «партийной чистке». Чуть меньше — 34 собрания — провели на УВЗ. Всего 18 «чисток» прошло на площадках НТМЗ, однако это не означало, что там работало больше «проверенных временем и революцией коммунистов». Контингент строителей Ново-Тагильского металлургического завода почти на 2/3 состоял из спецпереселенцев — раскулаченных крестьян, высланных на Урал на земли малопригодные для сельхозработ. И, чтобы хоть как-то содержать свои семьи, эти люди ехали по оргнаборам на строительства заводов и фабрик, в надежде получить какую-либо специальность, остаться жить в городе и перевезти к себе семью. «Чистить» среди них было некого. 

Все мероприятия по «чистке партийных рядов» широко освещались в городской и областной прессе, а также в многотиражках предприятий. Если в ходе «чистки» коммуниста или комсомольца члены комиссии признавали несоответствующим «высокого звания коммуниста и советского гражданина», его ожидали крупные неприятности – исключение из партии или комсомола, что фактически ставило крест на карьере человека.

Не прошедших чистку ждали и другие наказания, которые подразделялись на три категории. 

«Вычищенные» по 1-й категории лишались избирательных прав и выселялись из ведомственных квартир. «Вычищенный» по 2-й категории мог получить работу в других учреждениях, или нижеоплачиваемую на том же предприятии или в том же учреждении. А тех, кто в результате «чистки» получал 3-ю категорию, только понижали в должности с обязательным выговором или постановкой на вид. Безусловно, самым страшным наказанием была «чистка» по 1-й категории – лишение избирательных прав.

Стать «лишенцем», как называли тогда лиц, подвергнутых процедуре лишёния избирательных прав, в те годы, было суровым испытанием, с которым справлялись далеко не все.  Ограничения касались не только права избирать или быть избранным. «Лишенцы» не могли получить высшее образование, лишались права проживать в Москве, Ленинграде и других крупных городах, лишались очереди на получение квартиры, не имели возможности занимать ответственные должности, быть заседателем в народном суде, защитником, поручителем, опекуном; не имели права получать пенсию, пособие по безработице. Они не могли вступать в профсоюз (и, в то же время, не члены профсоюза не допускались на руководящие должности); им не выдавались продуктовые карточки, либо же выдавались по самой низшей категории. Напротив, налоги и прочие платежи и сборы для «лишенцев» были существенно выше, чем для остальных граждан. 

В Конституции РСФСР 1925 года имелась особая статья о лицах, лишённых избирательных прав, которая гласила:

«Не избирают и не могут быть избранными, хотя бы они входили в одну из нижеперечисленных категорий:

а) лица, прибегающие к наёмному труду с целью извлечения прибыли;

б) лица, живущие на нетрудовой доход, как-то: проценты с капитала, доходы с предприятий, поступления с имущества и т. п.;

в) частные торговцы, торговые и коммерческие посредники;

г) монахи и духовные служители церквей и религиозных культов;

д) служащие и агенты бывшей полиции, особого корпуса жандармов и охранных отделений, а также члены царствовавшего в России дома;

е) лица, признанные в установленном порядке душевнобольными, умалишёнными, а равно лица, состоящие под опекой;

ж) лица, осуждённые за корыстные и порочащие преступления на срок, установленный либо законом, либо судебным приговором, а также потерявшие доверие коллектива и общества».

В Нижнем Тагиле масштабные «чистки» начались в 1928 году. Тогда, менее, чем за год, были «вычищены» практически все руководители ВЖР – Высокогорского железного рудника (переименованного затем в ВРУ, а в «новейшей истории» страны во ВГОК). Правда, тогда практически никто серьёзно не пострадал — почти все «вычищенные» были просто уволены со своих должностей «по несоответствию». Большинство из тех, кто пострадал в ходе этой кампании, без лишней огласки уехали из города: кто в Новосибирск, кто в Омск, кто в Гатчину. Однако уже в 1931 – 1934 годах «чистки» стали проходить жёстче. В городе появилась так называемая «группа содействия прокуратуре», куда входили партийные и комсомольские активисты и представители прессы. При непосредственном участии этой группы в городе и ближайших сёлах начались гонения на священнослужителей, старых заводских приказчиков, инженеров и членов их семей. Лидеры группы содействия прокуратуре Дмитрий Кедун и Григорий Быков требовали от комиссии по «чистке» передавать дело каждого «разоблачённого двурушника, меньшевика, кулака и подкулачника» в прокуратуру, а от прокуратуры — применения к этим людям статьи о лишении избирательных прав. Вскоре под пресс «несгибаемого борца с контрреволюцией» Кедуна и «великана рабселькоровской армии» Быкова попали практически все, кто имел хоть какое-то отношение к демидовским приказчикам и управляющим — в основном, это были их дети и внуки. «Лишенцами» стали дети знаменитых тагильских механиков Петра Макарова, Фёдора Шептаева, Степана Козопасова и десятков других. Не избежал участи «лишенца» и сын Фотия Ильича Швецова — Евгений. Никто из членов особой комиссии не вспомнил, что Евгений Фотиевич был опытным инженером, педагогом и убеждённым противником самодержавия. Комиссия приняла во внимание только один аргумент – сын управляющего. Лишённый избирательных прав, а с ними и пенсии, Евгений Фотиевич перебивался случайными заработками, жил фактически на урожае со своего крохотного огорода, безуспешно пытался устроиться хоть на какую-то работу. Он умер зимой 1941 года от воспаления лёгких и истощения, всеми забытый. 

 

В июле 1934 года были арестованы несколько сотрудников Нижнетагильского краеведческого музея по обвинению в краже музейных ценностей. Вскоре, следом был арестова директор музея Александр Николаевич Словцов. Его обвиняли в слабом контроле за работой своих сотрудников. Но в ходе следствия, с подачи тех же Кедуна и Быкова, Словцову припомнили и его деятельность в следственной комиссии при Колчаке (благодаря которой десятки тагильских большевиков и им сочувствующих избежали расстрела), и «непролетарское» происхождение (Словцов был сыном священника, учился в Пермской духовной семинарии), и его твёрдую позицию против разрушения церквей в городе. Осенью 1934-го Александра Николаевича лишили избирательных прав, а затем приговорили к трём годам тюремного заключения. 

От доносов «группы содействия прокуратуре» пострадали и член горисполкома Павел Пестов, и даже... первый председатель исполкома городского Совета рабочих депутатов Василий Романович Носов. Позднее, уже после войны, выяснилось, что разоблачительную статью о Пестове и донос на него в ГПУ написал Григорий Быков в отместку за то, что Павел Пестов постоянно указывал товарищам на вопиющую безграмотность прославленного рабкора — любимца Горького. Справедливости ради, надо отметить, что обеих осужденных реабилитировали – Павла Пестова в 1992 году, Василия Носова – в 1940-м.

 

(продолжение следует)

 

© 2016 © 2024. Д. Г. Кужильный для АН «Между строк».

 

    * - Надеждинск – ныне город Серов (прим. авт.)

 ** - подкулачниками называли крестьян, работавших на «кулаков» и отстаивающих их интересы в 

        условиях классовой борьбы на селе (прим. авт.)

*** - Торгсин – магазин Всесоюзного объединения по торговле с иностранцами – советская организация, занимавшаяся обслуживанием гостей из-за рубежа и советских граждан, имеющих валютные ценности, золото, серебро, драгоценные камни, предметы старины, которые они могли обменять на продукты или другие потребительские товары (прим. авт.).