День защиты детей — один из старейших международных праздников, который отмечается в мире с 1950 года. Он был утверждён в качестве напоминания взрослым о необходимости соблюдения прав детей, их защиты от физического и психологического насилия. Сегодня наблюдается рост числа детей, пострадавших от буллинга в школе, ставших жертвами физического или сексуального насилия. В России ни один вуз сейчас не готовит психологов, работающих с детскими травмами. Но в Нижнем Тагиле, в отличие от многих других городов, есть специальная организация «Центр семейной терапии и консультирования», которая уже восемь лет оказывает психологическую помощь детям, пережившим разного рода насилие. В прошлом году проект «Вместе защитим: помощь детям, пережившим жестокое обращение и насилие» выиграл президентский грант. В канун Дня защиты детей журналист АН «Между строк» побеседовал с директором «Центра семейной терапии и консультирования» врачом-психиатром, детским и семейным психотерапевтом Дмитрием Винокуровым.
— Дмитрий Александрович, согласитесь, всё советское воспитание детей строилось на том, что ребёнку, если он как-то провинился, полезно получить по попе ремнём. Некоторые современные родители тоже придерживаются таких методов воспитания, рассуждая так: если меня в детстве били и я вырос таким успешным и хорошим человеком, то и я буду к своим детям применять физическую силу.
— Бить детей нельзя, они слабее, а слабых не бьют. Но в ту минуту, когда родителю хочется ударить своего ребёнка, он находится в чувствах, с которыми не справляется. И наша задача — помочь родителю научиться обращаться со своими чувствами.
В 2010 и 2018 годах мы проводили опросы на эту тему. На Театральной площади спрашивали тагильчан про их отношение к жестоким методам воспитания, можно ли бить ребёнка ремнём. Около 30% опрошенных, а это каждый третий, подтвердили, что их жестоко избивали в детстве. Каждый третий тагильчанин подвергался в детстве насилию в разных формах: кого-то избили, кого-то изнасиловали. Все эти цифры совпадают с мировыми данными. При этом у нас в городе нет ни одной муниципальной службы, которая работает с такими людьми. Нужно понимать, что люди не просто пережили эту травму, а ходят с ней до сих пор. Понятно, что кто-то справился сам, кому-то последствия травмы не сильно мешают жить, но большей части таких людей нужна профессиональная помощь. Я об этом ответственно заявляю, потому что эти люди приходят к нам.
— Если статистка такая ужасающая, почему этой проблеме не уделяется должного внимания со стороны государства?
— Единой официальной статистики нет, а у государства, видимо, пока руки не доходят до этой темы. Следственный комитет даст вам одну цифру, которая основана на количестве поданных заявлений. Суды дадут другую цифру — ведь не все дела доходят до судебного разбирательства. А большая часть жертв никуда не обращается. Родители либо боятся поверить ребёнку, либо в принципе не знают, что что-то случилось.
Часто, узнав от ребёнка шокирующую новость, родители теряются, не понимают, что им делать, к кому обращаться. А учитывая, что у 30% родителей тоже была какая-то детская травма, их в такой момент обволакивает страх. Поэтому мы не всегда приглашаем на консультации детей, мы приглашаем родителей: наша задача — научить их, как помочь своему ребёнку справиться с последствиями травмы.
— А последствия будут всегда?
— На самом деле у одного ребёнка может развиться травма после того, как его, скажем, собака облаяла, а у другого — нет. Дети по-разному видят мир. Для какого-то ребёнка катастрофа, если его просто обозвали. Какой бы ни была травма, ребёнку сложно с ней справиться самостоятельно. Но если он вовремя получил эмоциональную поддержку, как правило, никаких последствий не разовьётся. Что это может быть за поддержка? Мама, папа, учитель, старший брат или просто друг сказали: в том, что произошло, нет твоей вины, ты не один. Пережившему насилие или эмоциональную травму ребёнку важно понять, что есть кто-то на его стороне.
Я бы рекомендовал быть внимательными к своему ребёнку. Чаще спрашивайте себя: с какой интонацией я разговариваю с сыном? Чем он живёт, чем интересуется? Родители говорят: мы ребёнка почти не видим, он приходит из школы и сразу убегает в свою комнату, у него там наушники, гаджеты. Я говорю: гаджет — это градусник. Если вы круглосуточно видите в руках своего ребёнка гаджет, это значит, что ребёнок убегает в другую реальность. И вопрос, отчего он убегает, ведь мир такой интересный, впереди целая жизнь, приключения. Важно организовать для подростка интересный досуг, жизнь не должна сводиться к подготовке к ЕГЭ. ЕГЭ, кстати, для травмированного ребёнка ещё одна травма, потому что этот экзамен структурирован, он не учитывает индивидуальных особенностей.
— Кто в первую очередь должен заметить, что ребёнку нужна помощь психолога, — родители, педагоги?
— Есть такое понятие, как травмопедагогика — это то, что, по-хорошему, должен знать родитель, воспитатель детского сада, школьный учитель. Сегодня школьные учителя приписывают плохое поведение ученика его невоспитанности, разболтанности. Агрессия без повода, замкнутость, рассеянность — это как температура, симптом серьёзной проблемы. Если ученик плохо учится, агрессивен, убегает из дома, в 99,9% случаев это последствия травмы, с которыми необходимо начать работать как можно быстрее. Это не обязательно травма, связанная с сексуальным насилием. Очень часто ребёнок получает травму после того, как дома, в детском саду его грубо взяли на руки, накричали на него.
— Школьный буллинг тоже наносит серьёзную травму…
— Это большая проблема. В последний год у нас стало очень много обращений от родителей жертв школьной травли. Проблема в том, что сегодня есть конфликт между школой, семьёй и независимыми организациями, как наша. Когда ребёнок признаётся маме, что он не хочет жить, потому что уже год подвергается ежедневной школьной травле, мама в первую очередь идёт в школу, а школа говорит: у нас такого явления нет. Администрации школ не желают видеть проблемы и выносить сор из избы. Школа будет во всём винить жертву: ваш ребёнок сам себя так ведёт, он не умеет общаться со сверстниками и так далее. Но сводить всю проблему к проблеме одной только жертвы — ошибка. Это проблема правил конкретного сообщества — класса, школы в целом. В травле всегда много участников: жертва, зачинщик, свидетели. Свидетелями могут быть учителя, учителя же могут быть и исполнителями. Мы работали со случаем, когда учитель осознанно травил ребёнка, потому что тот его достал, плохо себя вёл.
— Какие дети чаще становятся объектом нападок со стороны сверстников?
— Чаще всего дети с травмой, потому что они вынуждены огромное количество энергии, ресурсов личности тратить на то, чтобы эту травму держать. У такого ребёнка не хватает никаких сил, желания, мотивации учиться, бороться с агрессией со стороны. Он не справляется. И он, будучи уже травмированным, получает дополнительную травму от школы как системы. Ведь школа ему говорит: ты плохой ученик, тебя надо наказать. Если бы педагоги в школах знали травмопедагогические принципы, всего этого бы не было.
— Ещё одна очень болезненная тема — сексуальное насилие над детьми. Как родителям понять, что это произошло с их ребёнком, ведь зачастую дети боятся говорить о таком?
— Это очень важный вопрос. Мы сопровождаем детей, переживших насилие, на этапах следствия. И когда я читаю материалы дела, то вижу, что ребёнок пытался сказать взрослым правду. Не всегда словами. Мог нарисовать в тетрадке на уроке «говорящий» рисунок, но учительница его ругала за то, что он изрисовал тетрадь неприличными картинками. На всех тренингах, которые мы проводим для специалистов, мы говорим о том, что, если вдруг ребёнок начинает рисовать сцены сексуальных действий, это первый звоночек. Не бывает это просто так. Все последствия травмы проявляются в поведении ребёнка: он вдруг становится грустен, подавлен, тревожен, он замкнулся или стал агрессивным. Взрослым — не только родителям, но и учителям — нужно быть внимательнее к детям, прислушиваться к ним.
— Если беда случилась и семья обращается в полицию, как защитить ребёнка во время следствия?
— Важно знать, что следователи записывают допрос на видеокамеру для того, чтобы ребёнок не ходил в суд и не переживал там травму заново. Также, если допрашивают ребёнка, пережившего сексуальное или физическое насилие, обязательно должен присутствовать педагог или психолог. К сожалению, чаще всего следователи звонят в соседнюю школу и просят прислать кого-нибудь. Школы отправляют тех, кто свободен, поэтому на допрос может прийти трудовик. При мне один такой трудовик в обморок упал от услышанного.
Мы сейчас обучаем педагогов, как себя вести на подобных допросах. Хотим передать список прошедших обучение специалистов в Следственный комитет, чтобы там вызывали не случайную Марью Ивановну, а тех, кто понимает, что реально нужно делать в таких обстоятельствах.
Ещё один момент — допросы должны проходить в подготовленных комнатах. Кабинеты ПДН зачастую располагаются в полицейских участках. И чтобы туда зайти, ребёнок проходит через общую дверь с решёткой, видит полицейских с собаками, в коридоре может сидеть уголовник в наручниках. Это всё усиливает травму. В Екатеринбурге есть одна комната на базе Областного суда, в нашем городе — неизвестно, появится ли когда-нибудь.
